Полумрак

Мой собеседник. Откинулся на спинку высокого кресла, чуть усмехнулся мне, сверля огненно-красными сверкающими глазами

Мой собеседник. Откинулся на спинку высокого кресла, чуть усмехнулся мне, сверля огненно-красными сверкающими глазами

Мой собеседник. Откинулся на спинку высокого кресла, чуть усмехнулся мне, сверля огненно-красными сверкающими глазами

Мой собеседник. Он смотрит на меня простым и открытым взглядом, но говорить он не может, изо рта его вылезают несколько толстых отростков, у него нет ни языка, ни губ, ни зубов.

Чтобы можно было что-то сказать. Нет. Он не может. И я вынужден улавливать смыслы в его взглядах и жестах. Подсознательно, я его прекрасно понимаю, мне не зачем переводить его мысли, но усиленно прячу свою способность куда-то внутрь, в кишки ментального существа, и делаю вид, что не знаю, что пытаются мне сказать, мотая головой, я убеждаю себя в этом также. Я думаю, что мне больше всего на свете хотелось бы расплакаться вот так просто, уткнувшись в рукав собственной рубашки, но не могу, я полагаю, что мне непозволительно и не к месту. Чудище же разглядывает меня сверху до низу, шевелит руками, а я пожимаю плечами в ответ. Я думаю, что такого секретаря должен видеть лишь его хозяин, и я оглядываюсь назад, чтобы не засекли, ведь это совсем некультурно, и совсем не по чести, что я прячусь тут с ним. Я вжимаюсь в стул и начинаю отсчитывать время, когда закончится прием и я смогу, забрав нужные бумаги, сделать вид, что я совсем не помню его взгляда и его лица.

МОЙ СОБЕСЕДНИК. КАЗАЛОСЬ БЫ, ВРОСШИЙ В ПОТОЛОК, ОГРОМНЫЙ, ПОХОЖИЙ НА ГУБЧАТЫЙ КАМЕНЬ, ЗАРОСШИЙ МХОМ, НО НЕ ТУЧНЫЙ - ТОНКИЙ, ХРУПКИЙ, ТОЩИЙ КАК СКЕЛЕТ И ТЯЖЕЛЫЙ, БУДТО СВИНЦОВЫЙ МОНУМЕНТ, ГЛЯДЯЩИЙ НА ТЕБЯ СВЕРХУ.
И мы могли бы любить, если бы нас любили. И могли бы понимать, если бы нас понимали. "Какая безбожная ложь" - шепчется мне где-то на задворках подсознания, а монумент всё слышит и неповоротливо пытается усесться на стул, медленно. С потолка ссыпается штукатурка. Я его не побаиваюсь, он для меня как друг, как хороший добрый друг с которым я нашел общий язык настолько точно, что мне не нужно искать никаких объяснений своим поступкам и мыслям. Всё что он предлагает мне, скорее является незаменимой опорой для моей личности, чем тем, что может меня пошатнуть. Во всяком случае, я думаю, эти дела, эти новые папки с кошмарами, для нас определенная манера разговора, диалект или даже совсем - другой язык. Кошмары могут быть жуткими, но при этом они могут и не вызывать никакого страха и ужаса. Они не будут пугать, хотя при этом будут оставаться ни чем иным как настоящими живыми кошмарами. Для этого нужно иметь определенный склад ума и характера, выработать его или родиться с ним. Как моя врождённая бесконечная противоречивость не даёт мне многое понимать и практически не дает другим понимать меня, так и то, что должно быть страшно - мне чаще смешно. Здесь не комната пыток, мой собеседник пробуждает во мне нужные мысли, не даёт погрузиться в пространство вялых идей, держит на грани того, чтобы я мог сойти с ума, но не сошёл бы. Во всяком случае, я в этом убеждён.

Мой собеседник. Откинулся на спинку высокого кресла, чуть усмехнулся мне, сверля огненно-красными сверкающими глазами

МОЙ СОБЕСЕДНИК. КАЗАЛОСЬ БЫ, ВРОСШИЙ В ПОТОЛОК, ОГРОМНЫЙ, ПОХОЖИЙ НА ГУБЧАТЫЙ КАМЕНЬ, ЗАРОСШИЙ МХОМ, НО НЕ ТУЧНЫЙ - ТОНКИЙ, ХРУПКИЙ, ТОЩИЙ КАК СКЕЛЕТ И ТЯЖЕЛЫЙ, БУДТО СВИНЦОВЫЙ МОНУМЕНТ, ГЛЯДЯЩИЙ НА ТЕБЯ СВЕРХУ.
И мы могли бы любить, если бы нас любили. И могли бы понимать, если бы нас понимали. "Какая безбожная ложь" - шепчется мне где-то на задворках подсознания, а монумент всё слышит и неповоротливо пытается усесться на стул, медленно. С потолка ссыпается штукатурка. Я его не побаиваюсь, он для меня как друг, как хороший добрый друг с которым я нашел общий язык настолько точно, что мне не нужно искать никаких объяснений своим поступкам и мыслям. Всё что он предлагает мне, скорее является незаменимой опорой для моей личности, чем тем, что может меня пошатнуть. Во всяком случае, я думаю, эти дела, эти новые папки с кошмарами, для нас определенная манера разговора, диалект или даже совсем - другой язык. Кошмары могут быть жуткими, но при этом они могут и не вызывать никакого страха и ужаса. Они не будут пугать, хотя при этом будут оставаться ни чем иным как настоящими живыми кошмарами. Для этого нужно иметь определенный склад ума и характера, выработать его или родиться с ним. Как моя врождённая бесконечная противоречивость не даёт мне многое понимать и практически не дает другим понимать меня, так и то, что должно быть страшно - мне чаще смешно. Здесь не комната пыток, мой собеседник пробуждает во мне нужные мысли, не даёт погрузиться в пространство вялых идей, держит на грани того, чтобы я мог сойти с ума, но не сошёл бы. Во всяком случае, я в этом убеждён.

МОЙ СОБЕСЕДНИК. УСТАВИЛСЯ НА МЕНЯ, УХМЫЛЯЯСЬ ТУПО.
Изо рта его течет какая-то слизь, я еле сдерживаюсь, чтобы не отвернуться, но страх перед его видом сильнее, я не могу знать спокоен ли он или бешеный зверь, готовый сорваться с цепи. Нескладный и неуклюжий, покрытое струпьями тело заваливается на стол с папками. Его глаза хитры, с прищуром. Он не закрывает рта и дышит через него, довольно громко, тончайшие маленькие ручки с длинными пальцами неловко перебирают бумаги на столе. Секретарь вздыхает, но со мной не говорит, только смотрит, смотрит, наверное, улыбаясь, я не очень понимаю это его искажение рта. Он рад мне, ведь я прекрасное поле для его экспериментов, сверхчувствителен и эмоционально уязвим. На перепутье, готовый разорваться. При этом для меня не нужно какой-то особой изощренности. Я достаточно сильно пугаюсь неопределенности, например. Я хрупок и достаточно податлив, где-то внутри своей души - даже доверчив и наивен. Хозяин моих кошмаров, разумеется, знает это, и потому выбрал для себя именно такую роль. Я же, узнаю его, он знаком мне в любом облике, пусть этот ему явно лучше удался. Я чувствую, как побаливает моя разломанная спина, куда Собеседник уже поместил свои ингредиенты для трансформации. Он, ухмыляясь, передает мне новую липкую папку - я неуверенно беру её, не думая заранее читать документы.